Сколько на земле людей – столько и человеческих судеб, счастливых и не очень, таких разных и в чём-то неуловимо похожих одна на другую. Вот один из таких примеров: в конце прошлого года отметила девяностолетний юбилей жительница нашего города Нина Пантелеймоновна Знаткова.
В два с половиной года кончилось детство
– Ты не думай, была ведь и я когда-то молодой, – озорно блеснув глазами, сказала она мне при встрече. – Была молодая, была и здоровая.
– Все мы были когда-то молодые и здоровые, – согласилась я. – Но что поделаешь, годики не стоят на месте.
– Ой, ты бы только знала, какая я раньше была! – с сожалением качает она головой. – Теперь-то всё не то стало.
Я, как могу, успокаиваю свою собеседницу: все бы такие, как она, бойкие и в девяносто лет были. Нина Пантелеймоновна тяжело вздыхает, слегка сутулит худенькие плечи и, нервно наматывая на палец руки кончик носового платка, начинает свой рассказ.
– Сама-то я родом из Талиц: была в двух с половиной километрах от них такая деревня – Ожегово. Папа с мамой у меня были крестьяне, да ещё и какие хорошие, – горделиво выпрямляется она. – И фамилия у нас была не какая-нибудь, а Христосовы. Вот сколько живу на белом свете, а не встречала больше ни у кого такой фамилии. Папу звали Пантелеймон Степанович Христосов, а маму – Анна Павловна. Из детей у них была я одна, потому что папа мой, милый-дорогой, попал под сталинский приказ о раскулачивании: в 32-м году его забрали и увезли от нас неизвестно куда. Мне тогда было всего два с половиной годика. Я хоть и маленькая была, но помню, как сидела у него на коленях. Папе дали пять лет лагерей, он не смог их перенести, подхватил там воспаление лёгких и умер.
Эти тягостные воспоминания перехватывают горло моей собеседнице, и, спрятав голову в ладони, она тихо плачет, заново переживая всю горечь тех страшных лет.
– Вот так и кончилось моё детство, – поднимает она на меня покрасневшие глаза. – Не видала я ничего весёлого в те года, потому что и мама, и бабушка постоянно жили в слезах, оплакивая нашу горестную долю. Папе было всего 32 года, когда его взяли, а в 37 его уже не стало. Вот так я воспитывалась: не помню, чтобы у нас в доме было весело, одни только слёзы.
В школу Нина пошла, когда ей исполнилось девять лет. Она считает, что тогда детей с девяти лет начинали учить, а мне думается, мать не отпустила маленькую дочку на учёбу, жалея её, ведь школа была за три километра от дома.
– Мы, деревенские, раньше нигде не бывали, ничего, кроме своего двора, не видали, – словно оправдываясь, говорит она. – В деревне девочек было немного, а моего возраста – вообще никого, мне приходилось ходить всё время одной. Идёшь в сумерки – страшно. А одёжка-то была никакая: ведь когда семью раскулачили – всё отобрали. Ладно ещё, что дом оставили: не достроен был, так не увезли. А у некоторых в деревне даже дома отобрали и увезли. Когда я родилась, в Ожегове было восемнадцать домов, а как в школу пошла – четырёх домов не стало. Диво, что наш остался. Раскулачили людей, а за что? Ведь одни труженики в деревне жили, такие труженики! Да если бы не раскулачивали, если бы дали людям возможность жить и трудиться на земле так, как они привыкли, разве у нас такая бы сейчас жизнь была! Не надо было бы из Китая товары возить, своих бы вдоволь было!
Во многом права Нина Пантелеймоновна в своих умозаключениях, но история, к сожалению (или к счастью?), не знает сослагательного наклонения. Поэтому нам трудно судить, как бы складывалась жизнь, не случись ежовщины и сталинщины, не узнай страна разных партийных перегибов. Ведь была ещё Великая Отечественная, тоже сильно подорвавшая генофонд нашей страны. Россию постоянно трепали катаклизмы то изнутри, то снаружи, а страдали от этого в первую очередь простые люди.
Справедливость, пусть частично, тогда всё же восторжествовала, потому что того односельчанина, который, выслуживаясь перед начальством, записал в кулаки живущих в достатке, но своим трудом жителей своей деревни, позже тоже арестовали и расстреляли.
– А у него самого пятеро ребят осталось без кормильца, – нахмурившись, вспоминает Нина Пантелеймоновна. – Мама моя, да и все соседи жалели их, ведь дети-то не виноваты, а и помочь не знали как, ведь это их муж и отец беду всем принёс. Да и лишнего ничего у нас в доме не было.
Когда началась война, Нине Христосовой было всего двенадцать лет «Невелика ещё была птица», – характеризует она сама себя в те годы. Несмотря на войну, продолжала учиться в школе: сначала в Титове, потом в Петровском. После семилетки была возможность поехать учиться дальше, но Нина пожалела мать: что она без подмоги дочери будет делать?
– Вот мама мне и говорит… – Нина Пантелеймоновна внезапно замолкает и снова заливается слезами.
– Мама, не плачь, соберись, – успокаивает её дочь Екатерина, присутствовавшая при нашем разговоре.
– Видишь, – виновато оправдывается Нина Пантелеймоновна, – вспоминать-то трудное дело.
Замуж сосватал сосед
Побоявшись оставить мать один на один с колхозными и домашними проблемами, Нина осталась работать в колхозе.
– Мне уже шестнадцать лет. Дали мне лошадь, – усмехается моя собеседница. – Всех хороших-то лошадей, конечно, в армию забрали. Ну и мне хорошую лошадь дали: «Ты, девка, крепкая, молодая, удержишь». Зимой стала я возить на скотный двор сено с дальней заимки, за двенадцать километров. Летом сенокосила там. Мама работала на скотном дворе, обряжала четырнадцать коров. Я ей помогала. Работали много и тяжело, а платили-то почти ничего. Работали за «палочки». А что там на эти палочки потом достанется? Триста граммов хлеба, а то и сто. Весной бригадир мне и говорит: «Лошадь у тебя, Нина, хорошая, будешь пахать». Мужиков-то в деревне не осталось, все на войне. Был у нас дедушка старенький в деревне. Он мне плуг наставил, показал, как его держать на борозде, и пошла я пахать. Откуда и силы взялись? А обуть-то нечего было, так я – босиком! Земля ещё стылая, холодная, ногам зябко. Прохлаждаться некогда, вот так весь день и топчешься за плугом. Так вот и воспитывались мы. Теперешней молодёжи это и не представить даже. Попробуй-ка тяжеленный плуг занести в борозду! А потом пахать весь день. Лошадь ходит, так и ты за ней ходишь, пока она не устанет. И вообще, всю работу, какая есть в деревне, я знала и умела. Среди ночи подними, пойду и сделаю. Жителей в деревне осталось мало, рабочих рук не хватало, так где нет работника, туда меня и посылали. Нету конюха – пошла конюхом. Все люди – отдыхать, а мне ещё коней надо накормить и напоить. Домой мы с мамой приходили только к ночи. А и дома дел невпроворот. Вот такая была у меня юность.
На беседы ей ходить было некогда, да и неинтересно: не понимала она смысла в такой трате времени. Да и ровесниц в деревне не было: едва окончив школу, старались девчонки вырваться на волю. Парни-ровесники возвращались домой из армии, знакомые девчонки из соседних деревень одна за другой выходили замуж. Нашла наконец свою судьбу и Нина Христосова.
– Парни на меня и раньше обращали внимание, так мне-то некогда было на них смотреть, – досадливо отмахивается она.
– И в конце концов Вы вышли замуж за первого встречного? – подначиваю я.
– Не-ет! – в знак несогласия отрицательно мотает она головой. – Так-то он у меня красивый был, высокий. Юрий Леонидович Знатков. Вон, дочка у меня вся в него. А зачем вышла – сама не знаю. Люди-то потом говорили: «Ой, Нинка-то за кого замуж вышла!» А я откуда его знала? Просватал меня за него наш сосед, сказал: «Охота тебе из деревни вырваться, так вот, чем тебе не жених? Красавец!» А мне, и правда, в деревне уже нечего было делать.
А Юрий, хоть и был уроженцем соседнего Колкачского сельсовета, к тому времени уже работал шофёром в Кириллове. Пять лет молодые маялись по съёмным квартирам, потом получили комнату в музее, в стенах Кирилло-Белозерского монастыря. В 50–60-е годы там чуть не полгорода жило. Но им и тут не повезло: вскоре случился пожар в квартире над ними. Хорошо, Юрий вовремя приехал домой и разбудил жену, а то бы бог знает, чем это кончилось. Знатковы снова остались без жилья.
Надеяться пришлось только на себя
И тогда Нина уговорила мать продать дом в деревне. На вырученные деньги они купили старенький домик в Кириллове, а маму забрали к себе: в семье уже рос первенец Коля.
Через два года Юрия переманили водителем в Пидемский лесопункт, и в 1955 году Знатковы переехали на постоянное место жительства в Косино. Нина Пантелеймоновна устроилась в Шекснинский ОРС и до 1984 года работала там, пока не вышла на пенсию.
В Косине им дали комнату от лесопункта. Казалось бы, жизнь постепенно должна наладиться, ан нет. Юрий оказался ненадёжным семейным спутником, и кривая дорожка в конце концов завела его в места не столь отдалённые. А жена с двумя уже детьми и престарелой матерью на руках билась, как могла, на одну зарплату. Ой и хватила она тогда лиха!
– В те годы к торгашам очень строго относились, ревизии проводили часто, за недостачу могли и посадить. Работая в магазине, я очень переживала: а если вдруг такое случится со мной, куда мои ребята-то денутся? Ведь их с мамой из комнаты сразу выселят, – нервно мнёт она руками носовой платок.
На деньги, вырученные от проданного в Кириллове дома, Нина Пантелеймоновна купила домик в Вогнеме: случись с ней беда, у бабушки с внуками хоть своя крыша над головой будет. Но зря переживала Нина Пантелеймоновна: за многие годы работы заведующей магазином она ни разу не допустила недостачи. Со временем и семейная жизнь наладилась: подросшая дочь Катя сама высмотрела и сосватала маме хорошего человека, который заменил матери мужа, а ей самой – беспутого отца.
Теперь она жизнью своей довольна
– Василий Виссарионович работал в ОРСе ревизором. Мне было семь лет, когда я его впервые увидела и сразу сказала: «Это мой папа!» – с улыбкой говорит Екатерина Юрьевна. – Я сама привела его к нам домой. А у него своих детей не было, поэтому он ко мне очень хорошо относился, таких родных отцов не бывает, каким он был для меня. Всегда возвращался из поездок с подарками. Во время учёбы в Вологде я писала домой письма: «Здравствуйте, мама, папа и бабушка…», он их всегда носил с собой в кармане пиджака и всем показывал: «Вот какая дочка у меня есть». Уже когда он заболел тяжело, я, было, спрошу: «Папа, ты узнаёшь, кто к тебе пришёл?» Скажет: «Моя дочка». «А как зовут меня, помнишь?» Скажет: «Екатерина Васильевна». Охота ему было, чтоб я перешла на его отчество.
Двадцать лет прожила Нина Пантелеймоновна с Василием Виссарионовичем и нарадоваться не могла: «Что бы сразу-то мне такой муж попался – умный, рассудительный, деловитый!»
С первым мужем Нина Пантелеймоновна рассталась без сожаления, потому что никакой помощи от него она не видела. Зато очень тяжело пережила другую утрату – ранний уход из жизни сына Николая.
Но, в конце концов, судьба сжалилась над ней, послав достойного спутника жизни. Да и дочь Екатерина выросла заботливой и послушной, а потом тоже удачно вышла замуж.
– Мне повезло, что достался зять золотой! – дрожащим от переполняющих её чувств голосом говорит Нина Пантелеймоновна. – Больше сорока лет они уже живут, а я от него худого слова не слыхивала. Анатолий Борисович и дочка мне стали настоящей опорой в жизни. У меня уже таких сил не стало, так они все заботы взяли на себя: мы по три телёнка на откорм держали, поросят, огород большой у нас был, своя пасека. В этом во всём ихняя заслуга. Дай Бог здоровья Толе и Кате.
Дочь Екатерина выучилась в Вологде на бухгалтера, работала в том же ОРСе, что и её мать, товароведом.
– Маму на работе очень ценили, – с гордостью говорит она. – Она всегда была в числе передовых, награждена орденом «Знак почёта». Ей даже должны были присвоить звание заслуженного работника торговли, но ОРС закрылся и сделать это не успели. Она же 37 лет отработала в орсовском магазине. Да ещё сколько лет работала в колхозе!
– Общий трудовой стаж 43 года, – негромко подсказывает Нина Пантелеймоновна.
Дочка и зять подарили Нине Пантелеймоновне внука Сашу и внучку Ниночку. И ещё одно тяжкое горе довелось пережить им: во время службы в армии трагически погиб их любимый Сашенька. Но зато у Нины Пантелеймоновны теперь четверо правнуков, которые не забывают навещать бабушку и прабабушку.
– Бабушку у нас все любят, уважают за то, что она очень добрая, – с нежностью смотрит на мать Екатерина Юрьевна. – Но она у нас с характером. Под горячую руку ей лучше было не попадаться. И до сих пор посмотришь, да если брови у неё сходятся к переносице, значит, надо замолчать: гроза идёт! Я у неё с детства борозды под метёлку полола, чтоб ни одного сорняка не было. Девчонки пойдут гулять, кричат: «Катя, что ты там ломаешься, пойдём с нами!» А я им в ответ: «Не могу, девки, если не сделаю, как надо, меня мама заругает. Мне ещё борозды надо опилками застелить, чтобы красиво было!» И сейчас так делаю, потому что знаю: если мама приедет на дачу и увидит непорядок, будет недовольна. Мне говорят: «Что ты так её боишься-то?» А я не боюсь, я просто хочу сделать ей приятное. Зато много лет подряд маму за участие в конкурсе на лучшее подворье поощряли подарками.
Нина Пантелеймоновна согласно кивает головой на эти слова дочери, и они обе смеются, с нежностью глядя друг на друга.
– Мы маму и до сих пор слушаемся, как она скажет, так и делаем, – кивает головой Екатерина Юрьевна. – На юбилей собиралась вся родня, почестей маме было много, она осталась довольна. Пусть живёт дольше, она нам очень нужна.
Сейчас Нина Пантелеймоновна живёт в Кириллове, в маленькой квартирке, которую ей дали за мужа. Обслуживает себя сама, хотя дочь и зять, конечно, всегда у неё под рукой. Жизнью своей на старости лет пожилая женщина очень довольна.
– Были мы и молодые, были и здоровыя, а теперь мы никуда без палочки еловыя. Спасибо партии родной, спасибо за заботу, что заработал – получи за свою работу, – такие фольклорные перлы выдала она мне на прощанье и от души рассмеялась, смущённо отводя в сторону потускневшие от времени и выплаканных слёз глаза.
Татьяна ПОГОДИНА
Фото автора
