Top.Mail.Ru

Мы войну узнали не по книжкам

Что я знаю о войне? Я родилась всего за год с небольшим до её начала и не могу помнить, как она пришла в нашу деревню. И всё же в памяти моей сохранились некоторые события того страшного времени.

1942 год. Мама с бабушкой принесли ушат воды, в котором плавали льдинки, и поставили к печке греться. А я, трёхлетняя, с печки глядела-глядела на эти льдинки, да и упала вниз головой прямо в ушат. Вода в нём была ледяная – на дворе март месяц. Мама выхватила меня из ушата, нашлёпала по заднице и засунула обратно на печку. Они с бабушкой начали поспешно убирать воду – мама в избе, а бабушка в подполе, чтобы картошку не намочило. Потом мама куда-то ушла и вскоре вернулась с письмом и со слезами. Подошла ко мне, прижала к себе и сказала: «Тамара, нет у нас больше папы. Немцы убили нашего папу», – и заплакала. Стали собираться женщины-солдатки, кто что мог, то и несли, кто бутылку пива, кто маленькую водки. Их было так много, что пришлось поставить два стола. Они пили, пели военные песни и плакали-ревели, деля на всех одно общее горе. Ведь у каждой остались сиротами от одного до четырёх детей, которых надо прокормить и вырастить теперь уже без мужской подмоги. А ещё они все говорили, что наши нас врагу не отдадут, что победа всё равно будет за нами. Я слушала их слова и песни и тоже плакала.
Летом все ходили полоть колхозный огород, он был большой – 75 соток. Там выращивали капусту, свёклу, морковь, лук, редьку. Четырёх-пятилетние дети пололи грядки, поливали кто как мог, кто из консервной банки, кто из побитой стеклянной, а кто и просто из черепка от горшка. Сначала я ходила на огород с бабушкой, а на другой год – уже одна. Мы с подружкой были самые маленькие, она тоже приходила с бабушкой.
В 1943 году мы ходили на огород уже без бабушек: моя заболела, а у неё умерла. Главной огородницей была Александра Александровна Кукушкина. Она была очень добрая: с нами, было, поиграет, принесёт то по кусочку пирога, то конфетку, то печенье испечёт и угостит. Мы были рады таким гостинцам. Мальчишки пяти-семи лет уже самостоятельно боронили: сделают на борону сиденье и вперёд, только борона прыгает. Их укачает, они иногда заснут, вожжи из рук выпустят, и лошадь выйдет на луг, пощипать свежей травки. Старшие прибегут, их разбудят, и они дальше боронят. Девяти-двенадцатилетние парни пахали землю. Работа тяжёлая, непосильная, поэтому они сменяли друг друга. Один проедет круг – садится, второй поехал. Когда и он круг проедет – тоже садится отдыхать, его сменяет третий, и так всё повторяется. Пахали на быке и на двух коровах. Мы, девчонки, лён дёргали. Снопы вязать ещё не умели: надёргаем, сложим кучками, а матери потом собирали его, связывали в снопы и ставили в суслоны. И так было всё время, каждый год.
Нам начисляли трудодни, но вписывали их в мамины книжки: до 16 лет самостоятельные книжки были не положены. Мама работала дояркой, так и мне было тошно. Утром и вечером надо коров поить. Я стою у котла, печка топится – котёл кипит, и я наливаю ковшом воду из котла в ведро. Мама коров поит и постепенно холодную воду подливает в котёл, а я всё черпаю и черпаю из котла. Такая история изо дня в день утром и вечером.
Помню, осенью 1943 года к нам в дом определили на отдых восьмерых солдат с Волховского фронта, из-под Вытегры. А за Вытегрой, в 60 километрах от Ошты – родина моего отца – деревня Гончиничи. От них мы узнали, что она занята немцами, но всех жителей успели эвакуировать в Новосибирскую область. Паёк солдатский был скудным: им давали по одной буханке хлеба, сгущёнки и тушёнки по банке в день на всех. Бабушка вечером им пекла картошку с солёными грибами, утром варила чугун картошки опять с грибами, а на обед варила щи. Картошка и капуста у нас были, половину их тушёнки клали в суп, а остальное – в большой чугун каши. Наши постояльцы с лихвой отработали бабушкины заботы: сходили в лес, нарубили семь возов дров, привезли и раскололи.
Электричества тогда ещё не было, вечерами мы сидели с лучиной. Светильник представлял собой витой металлический штырь, который одним концом втыкался в стенной паз над корытом с водой. К другому его концу крепилась лучина, которая горела и давала слабый мерцающий свет, а угли от неё падали в воду. Наши постояльцы сделали из консервной банки лампу: залили на дно керосин и приладили фитилёк. Коптилка давала света чуть больше, чем лучина.
Жили у нас солдатики десять дней, а потом уехали. Куда – не знаю, наверное, снова на фронт. А потом к нам поселили какое-то начальство. Вот они жили шикарно, у них было всё. Узнав, что мой отец был офицером и погиб на войне, они мне горстями давали конфеты, шоколад. Там уже не мы им помогали, а они нас кормили. Уезжая, оставили нам три литра керосина.
И вот наконец май 1945 года. Помню, как в деревню прискакал вестовой на лошади и объявил: «Война кончилась, наши немцев побили!» Какой был у нас в тот день праздник! Зарезали телёнка, наварили щей, тушёнки, вытащили на улицу столы. Играла гармонь, плясали, пели, радовались. С этого дня все женщины с надеждой стали ждать мужей и сыновей с войны. Но далеко не всем из односельчан выпало счастье вернуться с той войны живыми. И после дня победы похоронки ещё долго приходили в дома. На войну из деревни ушло 70 человек, из них невредимыми вернулись только четверо и одиннадцать раненых. На остальных пришли похоронки. Но и те, кто вернулись живыми, не стали опорой деревне. Приехали с фронта, поглядели вокруг и не обрадовались. Деревня в упадке, налоги непосильные: если есть корова, надо выносить 360 литров молока да сдать 40 кг мяса, да 30 штук яиц (хоть сама хозяйка их клади или покупай). А потом пришёл 1946 год: голод, страшное время. Все стали уезжать и увозить семьи. Так и погубили деревни.
Тамара Васильевна САРГИНА,
г. Кириллов

Показать больше

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*

code

21 + = 23

Закрыть
Закрыть